...правды сущей.
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
В Твардовском сошлись два свойства, отмечающие поэта общенационального: демократизм и культура.
Его понятие «Родина» начиналось с малого клочка «неудоби», землицы в кочках и кустарниках, на которой стоял отцов дом. Годы и войны стерли с лица земли смоленскую деревеньку Загорье, но она оставалась жить в поэзии.
Я счастлив тем, что я оттуда,
Из той зимы, из той избы.
И счастлив тем, что я не чудо
Особой, избранной судьбы...
Его взгляд, прямой и открытый, обычно глаза в глаза, и взывает к ответной искренности. От его большой фигуры исходило несуетливое достоинство. Речам его была свойственна раздумчивая простота и веселое лукавство, рассчитанное на быстрое взаимопонимание. Шутки ложились прямо в цель, но редко бывали злыми.
В. Лакшин
Особенность личности поэта Александра Трифоновича Твардовского, по высказываниям всех знавших поэта, сотрудничавших с ним в газетах, журнале, встречавшихся с ним, не только в том, что это был образованнейший человек, «жадный читатель», выдающийся литературный деятель, редактор и критик, но и полный достоинства и скромности, честности и чистоты, искренности и простоты гражданин своей страны.
Своеобразие поэтического дара Твардовского — в правде изображения жизни, в отсутствии выспренности, в умении подняться до высокого пафоса, не теряя связи с землей, в мастерстве эпического повествования, глубине и непосредственности чувств, точности наблюдений, тонкости ощущений, мужественности оценок действительности, емкости слова.
Вам откроется эта удивительная личность и своеобразие его творчества только в том случае, если вы внимательно прочитаете его стихотворения и поэмы, вслушаетесь в удивительную музыку стиха этих произведений, поймете его гражданскую позицию, непримиримость к фальши и лжи, познакомитесь с воспоминаниями о недо, ощутите радость сопереживания с человеком, гражданином и поэтом, сумевшим задолго до перестройки выразить глубинные мысли и чаяния народа, настрадавшегося в различные годы нашей непростой истории, сумеете насладиться удачным образом, сюжетной зарисовкой в поэме или стихотворении, авторскими рассуждениями. Но чтобы все это произошло, необходимо знать и его своеобразное творчество, и особенности его личности.
Исследователь творчества Твардовского А. Македонов в статье «Правда сущая и жизнь на земле» писал:
«Александр Трифонович Твардовский родился 21 июня (по новому стилю) 1910 года «на хуторе пустоши Стол-пово», как назывался в бумагах клочок земли,— писал он,— приобретенный моим отцом, Трифоном Гордеевичем Твардовским, через Поземельный крестьянский банк с выплатой в рассрочку». Этот хутор был «приписан» к деревне Загорье Починковской волости Смоленской губернии, позже — Починковского района Смоленской области. Клочок земли «кислой, подзолистой, скупой и недоброй». Братья рассказывают, с каким трудом пытались освоить эту «недобрую» землю отец и вся семья Твардовских. Как наконец удалось только к концу 20-х годов, после многих неудачных проб, опытов, поисков, создать на этом клочке земли более или менее успешное кузнечное дело, ставшее важным подспорьем в доходах и дополнением к обычному крестьянскому труду, и двойным трудом крестьян и мастеровых людей одной семьи завести свою лошадь, корову, немного обстроиться, создать самобытный крестьянский двор, небольшой очаг труда и культуры.
Отец поэта, Трифон Гордеевич Твардовский (1881 — 1949), был крестьянином и кузнецом, со сложной и трудной, во многом типичной, во многом и необычной судьбой. Мать, Мария Митрофановна, урожденная Пле-скачевская (1888—1965), тоже была крестьянкой, с еще более сложной жизнью, отклоняющейся от обычных крестьянских биографий. Мария Митрофановна происходила из семьи так называемых дворян-однодворцев — оскудевшего, многодетного (8 детей) «дворянина Митро-фана Яковлевича Плескачевского» из деревни Плескачи, в тридцати верстах от Барсуков. Многое в ее личности было особенно близко и дорого Твардовскому. В «Автобиографии» он писал: «Мать моя, Мария Митрофановна, была всегда очень впечатлительна и чутка... Ее до слез трогал звук пастушьей трубы где-нибудь вдалеке за нашими хуторскими кустами и болотцами, или отголосок песни с далеких деревенских полей, или, например, запах первого молодого сена, вид какого-нибудь одинокого деревца и т. п.»1. Трифон Гордеевич был человеком более сурового характера, но, как и она, грамотным, любителем чтения. Он сумел подобрать свою домашнюю библиотеку. «Книга не являлась редкостью в нашем домашнем обиходе. Целые зимние вечера у нас часто отдавались чтению вслух какой-либо книги... Отец и на память знал много стихов... Кроме того, он любил и умел петь...» Главной книгой домашнего чтения были сочинения Некрасова — «заветная книга», о которой не раз впоследствии вспоминал и писал Твардовский. Входили в домашнюю библиотеку и сочинения других классиков — Пушкина, Лермонтова, А. К. Толстого, Никитина, Ершова и даже Тютчева и Фета.
«Еще в 1917 году в играх с соседним мальчиком Саша научился грамоте», а стихи начал писать еще «до овладения первой грамотой». «Первое мое стихотворение, обличающее моих сверстников, разорителей птичьих гнезд, я пытался записать, еще не зная всех букв алфавита и, конечно, не имея понятия о правилах стихосложения».
В 1922 году Саша Твардовский закончил, по-видимому за 3 года, четырехклассную школу. Затем год учился в соседней, Егорьевской школе, в которой преподавали два хороших учителя — Иван Ильич и его отец Илья Лазаревич Поручиковы. Особенно повлияли на него уроки Ивана Ильича, которые Твардовский вспоминал даже в «Василии Теркине». Поручиковы поощряли и его стихотворные опыты.
«С 1924 года я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет. Писал о неисправных мостах, о комсомольских субботниках, о злоупотреблениях местных, властей и т. п. Изредка заметки печатались. Это делало меня, рядового сельского комсомольца, в глазах моих сверстников и вообще окрестных жителей лицом значительным. Ко мне обращались с жалобами, с предложениями написать о том-то и том-то, «протянуть такого-то в газете». 24 — 26 марта 1926 года Твардовский уже участвовал в совещании селькоров Смоленского уезда.
С июня 1925 года начали появляться стихи Твардовского в смоленской губернской печати.
1925—1927 годы можно считать годами формирования «раннего Твардовского». В конце 1927 года он уже был делегатом Первого губернского съезда пролетарских писателей в Смоленске, в этом же году впервые побывал и в Москве. Не позднее 1926 года Твардовский уже начал вести дневник с удивительным для шестнадцатилетнего подростка стремлением не только к познанию, но и к самопознанию, к самоанализу, к четкой программе жизни. Поражает, каким интеллигентным и уже своеобразным языком говорит в своем дневнике этот подросток, только кончивший шестой класс деревенской школы в одном из глухих деревенских углов. Дневник переполнен сплетением мечтаний, разочарований, поисков места в жизни, самоопределения, отношений с семьей, с близкими, с обществом. Рядом записи о чтении, о стихах, о муках слова, местами напоминание себе с ужасом о предстоящей работе в кузне, об устойчивом душевном разногласии с отцом, о невозможности целиком отдаться литературному труду.
Осложнилась обстановка в семье. Начали проявляться и типичные для многих тогдашних семей расхождения «отцов и детей». Отношение в семье к его творчеству в эти годы было сложным. «По-разному благосклонно и по-разному с тревогой относились мои родители к тому, что я стал сочинять стихи».
К концу 1927 года — твердое решение уехать во что бы то ни стало. И, по воспоминаниям Ивана Твардовского, в январе или начале февраля 1928 года отъезд в Смоленск, навсегда из родной деревни, на лошади ранним морозным утром, трогательное прощание с матерью, братьями.
С 1927 года начали появляться стихи-портреты и бытовые картины с попытками психологического анализа и самоанализа. «В глуши» (1926), «Ночной сторож» (1927), «Перевозчик» (1927) включались Твардовским позже в собрания сочинений. Два стихотворения «Матери» (1927) стали первыми значительными поэтическими удачами. В них впервые раскрывается проходящий затем через все творчество Твардовского образ русской матери-крестьянки, заботливой и самоотверженной,— образ с автобиографическими реалиями и вместе с тем обобщенный. Здесь возникает и другая сквозная тема его поэзии — воспоминания, память — связь времен, соединяющая прошлое с настоящим и мечтами о будущем; связь материнского начала и внутренней жизни всех родных мест, родной земли — отсюда неожиданное сравнение матери с «русскими березками в лесу».
Можно заметить в стихах этих лет некоторое влияние Кольцова, Никитина, Некрасова, иногда — более косвенно — Есенина, еще реже и очень косвенно — Маяковского. И несомненно общее воздействие Исаковского, подчеркнутое позже самим Твардовским. В целом преобладают самые общие традиции реалистического стиха, конкретность изображения окружающей жизни, ее поэзии и прозы.
Годы с 1928-го по 1933-й — самые «экспериментальные» и во многом недооцененные в творчестве Твардовского.
Благоприятной почвой для творческих поисков стали местные литературные объединения, кружки, органы печати, уделявшие немало страниц и творчеству начинающих литераторов.
Центральной темой Твардовского тридцатых годов стала тема творческого труда, общности, взаимодействия людей, начиная с общности семьи и кончая общностью всей Родины и всей жизни на Земле. И в пределах этой общности — множественность самостоятельных путей и перепутий. Новые поэтические средства, сочетание свободы и организованности стиха, художественного образа служили цели предельного раскрытия этой основной темы.
Трудности быта и творческих поисков усугубились дополнительными проблемами, возникшими после тяжелых событий в семье Твардовских в 1930—1931 годах. Только-только середняцкое хозяйство, несколько поправившееся, весной 1930 года было обложено индивидуальным твердым заданием, заведомо непосильным. О том, что произошло с семьей дальше, рассказано в книге Ивана Твардовского. И хотя Твардовский уже в это время жил два года в Смоленске совершенно самостоятельно, тем не менее эта история его в высшей степени коснулась, и возникла легенда о его «кулацком происхождении», которую ему удалось официально опровергнуть только через много лет2. Несмотря на все это, недавнему «загорьевскому парню» удалось укрепиться на внутренне прочных общественно-литературных позициях. Он начал печататься в местной, а затем и в центральной печати. С 1930 года наладил себе и более устойчивый быт, стал семьянином. Расширяли кругозор и поездки за пределы Смоленщины (в 1928 году — в Крым, в 1929-м — в Москву). В 1932 году поступил в Смоленский педагогический институт и совмещал упорное учение с продолжением творческой работы, сотрудничеством в журналах и газетах, разнообразными поездками. Все это позволило ему резко повысить свой культурный уровень и поэтическое мастерство. Становится более разнообразной тематика его стихов и прозы. Разрабатываются проблемы «новой избы» в иной, неизмеримо более напряженной обстановке. Впервые появились опыты больших обобщающих жанров: две поэмы о коллективизации — «Путь к социализму» (1930) и «Вступление» (1931—1932), первая книга прозы — «Дневник председателя колхоза» (1931).
Расширение круга впечатлений, переход к изображению более сложных ситуаций диалектики души автора и его персонажей были связаны и с обилием новых литературных впечатлений. В это время поэт познакомился с такими представителями поэзии XX века, как Бунин, Мандельштам, Ходасевич. Автору этой статьи помнится совместное чтение и восхищение стихотворениями Бунина. Книга Мандельштама, вышедшая в 1928 году, как уже позже вспоминал Твардовский,— «часть той поэтической школы, которую я проходил в юности, я отмечаю это с самой искренней признательностью». Эти новые впечатления не отменяли, но как бы дополняли основные исходные впечатления от Пушкина, Некрасова, к которым теперь добавился еще в особенности Тютчев.
В биографии Твардовского это был короткий период закрепления и упрочения его нового положения уже всесоюзно признанного поэта в Москве, после переезда туда в 1936 году. В том же году он поступил для продолжения образования в Московский институт философии и литературы (ИФЛИ), успешно закончил его в 1939 году. В 1938-м вступил в партию. В 1939-м был награжден орденом Ленина за литературные заслуги, а в 1941-м получил Государственную премию II степени именно за «Страну Муравию». Образовался и новый круг общения и дружбы, включая таких людей, как Маршак, Фадеев, Михаил Лифшиц. (М. Лифшиц был преподавателем эстетики и философии ИФЛИ, в котором учился Твардовский.)
Возникла большая группа стихотворений, которые Твардовский тогда не давал в печать, но включил позднее в издания самого избранного: «Тревожно-грустное ржанье коня...» (1934), «Ледоход» (1936), «Прошло пять лет. Объехав свет...» (1936), «Шумит, пробираясь кустами...» (1936), «За распахнутым окном...» (1936), «Есть обрыв, где я, играя...» (1936), «Что он делал, что он думал...» (1936), «Столбы, селенья, перекрестки...» (1936), «А ты, что множество людей...» (1937), «Матери» (1937), «Перед дождем» (1937); кроме того, стихи, которые совсем при жизни не публиковались: «Выезжали на ночь в холодок...» (1934), «Дождь надвигается внезапный...» (1936), «Здравствуй, сверстница и тезка...» (1936), «Легко бывает вспоминать...» (1938), «Сын мой уснул, разметавшись...» (1938), '«Садик в поле открытом...» (1940).
В «Стране Муравии» (1934—1936) мотивы, разработанные в лирических стихотворениях, получили многоплановое, крупномасштабное обобщение. Поэма включила в ,себя наряду с предельной бытовой точностью и условность, и гротеск, и даже сказочное начало. Шире использованы в поэме и фольклорные традиции, и традиции Некрасова — «заветной книги» детства и отрочества. Ход работы над ней заслуживает специального анализа. Здесь только отметим напряженность поисков и возникшие трудности, которые характеризуют и взыскательность творческой личности автора, и обстановку того времени. Резко выделяет поэму из всех тогдашних поэтических изображений жизни деревни ее широко-охватность, несмотря на сравнительно небольшой объем. Здесь представлены почти все слои нашего общества тех лет — от людей самых рядовых, низовых до главы государства, людей всех возрастов — от «ста восемнадцати годов» до малых детей, множество профессий, характеров, ситуаций, составляющих основные социальные и психологические позиции того времени в их взаимодействии, часто в напряженной борьбе. Преобладают персонажи самые массовые, низовые. И для всех, даже незначительных персонажей поэт сумел найти выпуклые характеристики, иной раз двумя-тремя штрихами, деталями (например, встреченного предсельсовета — одной его фразой: «Ну, что ж, понятно в целом»), показать сложность, многосторонность их психологии и поведения.
Вместе с тем это многообразие предельно концентрируется вокруг нескольких основных действующих лиц, и прежде всего главного героя — Моргунка. Они объединены общим, хотя также многоплановым, движением, внешним и внутренним сюжетом, единым авторским дыханием и голосом.
Внешний сюжет — поиски одним человеком легендарной «страны Муравии» крестьянского счастья. Внутри этой общей конструкции — более узкая история утраты коня, его поиска и нового обретения. В движении этой двойной сюжетной схемы разворачивается внутренний, глубинный сюжет — психологическое развитие и главного персонажа, и коллективного героя — всего народа, вступающего в особый исторический поворотный момент своей жизни. Это путешествие к истине, к подлинности, к новым критериям и путям счастья, к выбору между иллюзией и действительностью. Путь к истине лежит через переоценки привычных представлений. Уважаемый сосед, с которым хотелось быть наравне, оказывается негодяем. Традиционно вороватые цыгане — честными тружениками и прекрасными мастеровыми. Но в ходе переоценок сохраняются и заново утверждаются вечные ценности крестьянских традиций, порожденных трудовым началом, стремлением к трудовой самодеятельности и праву выбора собственного пути к истине, к счастью и добру. Движение к правде показано и как успешное общее движение к зажиточной жизни. «А что к хорошему идем» — в этом не сомневается и столь упорно колеблющийся Моргунок, его колебания основаны не на отрицании новых идеалов, а на сомнении в возможности быстроты их осуществления. Вместе с тем поэма акцентирует именно сложность и многообразие путей и путников:
А дорог на свете много.
Пролегли и впрямь и вкось,
Много ходит по дорогам —
И один другому рознь.
Стремление к многоголосию порождает и целую систему собирательных образов, составляющих многоголосие. Отдельные образы, индивидуальные голоса сливаются в единый мощный хор, утверждающий общность цели всех этих путников, которые «один другому рознь». Это, например, тот «народ», который «стоял бочком» на пароме в первой главе. Или более широкий многоголосый персонаж — весь цыганский колхоз, сопоставленный с индивидуальностью Моргунка, и целая базарная площадь становится действующим лицом.
В лирике с прежней психологической конкретностью продолжились мотивы памяти детства, нового семейного начала. И возникло стремление вернуться к осмыслению пройденного за последние десять лет пути, к собственным истокам («За тысячу верст...», 1938; четыре стихотворения 1938—1939— «На старом дворище», «На хуторе Загорье», «Друзьям», «Поездка в Загорье»). Вполне «московский», отмеченный и награжденный, поэт особенно почувствовал потребность вернуться к тому, загорьевскому парню. Вернуться, чтобы проститься, и, прощаясь, все же возвращаться — «Здравствуй, здравствуй, родная/Сторона. И — прощай...» («Поездка в Загорье»). Прямо возникает перекличка с темой «братьев» — «А где ж вы, братья, братцы,/Моя родная кровь?/Нам съехаться б, собраться/На старом месте вновь» («На хуторе Загорье»). Это сопрягалось с мотивами единства малой и большой Родины, преемственности и родства. Косвенно с этим чувством связано появление большого цикла стихов о деде Даниле (1937—1939), который продолжил давнюю тему «дедов», трудовых традиций народа, его жизнелюбия, жизнестойкости, богатырской силы, «первейшего» трудового мастерства, вписавшегося в новую жизнь, продолжившегося в ней. Стихи про деда Данилу органически связаны с дальнейшими поисками фольклорных источников.
Две основные поэмы и десятки стихотворений принадлежат к вершинам творчества Твардовского и всей нашей поэзии.
Относительная роль этих жанров в годы войны была разной.
Главной стала «Книга про бойца» — «Василий Теркин». Она включила в себя, выражаясь словами самого поэта, и лирику, и публицистику, анекдот и присказку, разговор по душам и реплику к случаю — поразительное многообразие поэтических форм общения с читателем. Поэтому и возникло название — «Книга» — от Книги, издревле воплощавшей в себе всю глубину человеческой мудрости («Книга Бытия», «Голубиная книга»), до любимых настольных книг своего детства и книг, порожденных уже новым миром. А младшей сестрой этой поэмы стала другая, родившаяся на какой-нибудь год позже и выраставшая почти одновременно,— «Дом у дороги». И сопровождалось движение обеих поэм дальнейшим движением стихотворений самых разных жанров — рассказов и очерков в стихах, «баллад» в новом понимании и трактовке этого жанра, других типов лирического высказывания с разной степенью его активности, вплоть до появления нового жанра, который сам Твардовский сопоставил с жанром «записной книжки».
В период Великой Отечественной войны произошло перерастание лиричности поэзии в ее небывалую всенародность.
Новая дорога снова стала дорогой не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Так возникла «За далью — даль». В первых же главах ее обнажились проблема собственного душевного поэтического кризиса, стремление начать новое... И поездка в Сибирь стала также путем к правде, через преодоление иллюзий к осмыслению собственных путей и путей всего народа. С 1956 года родилась новая ключевая формула — «Мы стали полностью в ответе/За все на свете».
Крутизна нового подъема проявилась и в биографии поэта. Твардовский именно в эти годы больше чем когда-либо развернул ту общественную и журнальную деятельность, о которой так неуверенно мечтал загорьевский подросток в своем дневнике. Прежде всего как редактор журнала, быстро ставшего самым авторитетным литературно-художественным и общественно-литературным журналом нашего времени, продолжившим славные традиции «Отечественных записок» и «Современника». В переписке и в беседах поэт не раз жаловался на загрузку редакторской работой, но отдавался ей не щадя себя. И проявлял в редакторской работе демократизм и высокое чувство ответственности.
В 1947—1948 годах он был председателем Комиссии по работе с молодыми писателями СП СССР, принимал участие в разных комиссиях по работе с начинающими писателями, вел с ними обширную переписку и т. д. Хотя многие «заседательские» литературные дела его часто тяготили и мешали собственно литературной и общественной работе, очень активно, охотно участвовал он в работе литературных журналов.
С начала 1950 по 1954 год и с 1958 по 1969 год он был главным редактором журнала «Новый мир». Работе в «Новом мире» он придавал особенно большое значение. Она сыграла большую роль в общественной и литературной жизни страны, в формировании ряда крупных писателей. Косвенно, несмотря на загрузку этой работой, с ней связан был и новый подъем его собственного творчества. По линии этого журнала в круг близких людей вошли А. Дементьев, В. Лакшин, И. Сац, а также И. Виноградов, Е. Дорош, А. Кондратович и другие. Повышенное чувство ответственности за все на свете, как и в годы войны, проходит через весь его путь до конца жизни. В этом пути ясно выделяются два этапа.
По-прежнему не затухает в душе поэта завещание убитого подо Ржевом. Жестокая и светлая память становится прежде всего ощущением неоплатного долга погибшим, и это чувство достигает небывалой лирической концентрации в двух коротеньких стихотворениях. Одно из них — «Я знаю — никакой моей вины...» (1966) является шедевром нашей лирики. Рядом с ним появилось другое, его дополняющее,— «Лежат они, глухие и немые...» (1966). Своеобразное чувство вины за наиболее трагические, памятные для человечества события, имена, даты звучит и в стихотворении «Есть имена и есть такие даты...» (1966). Полнота памяти святой определяет полноту ответственности перед ней и полноту требования к себе быть достойным этой памяти.
В последних стихах поэта время выступает и как разрушитель, и как созидатель, и как судья, и как живой собеседник в самых многообразных ролях и в десятках форм.
Опять соединен с воспоминанием живой процесс пересмотра всего пути. В этом итоге продолжает жить «завет начальных дней» и опыт «огорченной твоей души». Это также синтез опыта всего народа, его целительный настой. Этот опыт вмещает в себя весь прошлый опыт самой страшной борьбы за жизнь на Земле; опыт Василия Теркина и бойца, убитого подо Ржевом, и опыт путешествия поэта за далью в даль, в Сибирь, и опыт путешествий в свою душу. Опыт всей жизни на Земле, который является залогом победы над любыми новыми «безвестными потрясениями», который в состоянии противостоять и той страшной «главной утопии».
И хотя лирика последних лет, казалось бы, не касалась так непосредственно, как в предыдущие годы, наиболее животрепещущих тем народной жизни, ее резонанс в поэтическом и читательском сознании был огромным и продолжает увеличиваться. Признанием этого резонанса стало и присуждение поэту за книгу лирики Государственной премии в 1971 году.
В ряду других поэтов XX века Твардовский является в наибольшей мере «поэтом действительности» (как понимал этот термин Белинский применительно к поэзии Пушкина). В условиях современной ему действительности мир Твардовского был миром естественных норм жизни, предельного соответствия каждого человека своему предназначению. Мир душевного здоровья, противостоящий ядам и безумиям, судорогам и агониям. Мир положительных героев поэзии в подлинном и точном значении этого слова. Сложные судьбы этого мира определяли непростой путь творчества, который не был непрерывно восходящей линией,— в нем были и фазы крутого подъема, и фазы более медленного продвижения, иногда и заминок. Но и самые сложности и зигзаги пути поэта также отражали реальные трудности пути народа и времени, конкретного исторического опыта и его непреходящего значения.
Слово Твардовского оказало и продолжает оказывать огромное влияние на основные явления и тенденции современной поэзии, на поэтов самых разных поколений и направлений. Его поэтическое слово воспринимается как великое народное дело, дело всегда современное, вплоть до дали грядущих дней. Слово - дело великого народного поэта».
1 Твардовский А. Статьи и заметки о литературе.— М., 1961.— С. 153.
