Учебник для 8 класса

ЛИТЕРАТУРА

       

Творческая история романа «Капитанская дочка»

«Чудом совершенства» назвал критик В.Г. Белинский «Капитанскую дочку» — роман о Пугачёвском бунте. Обращаясь к истории, Пушкин не только осмыслял минувшее и день нынешний, но и чувствовал личную сопричастность к воссоздаваемым событиям.

Мысли об историческом труде, в центре которого будут Пугачёв и пугачёвщина, вызревали у Пушкина долго. Ещё в 1826 году он говорил М.Н. Волконской перед её отъездом в Сибирь к сосланному на каторгу мужу: «Я хочу написать сочинение о Пугачёве. Я отправлюсь на места, перееду через Урал, проеду дальше и приду просить у вас убежища в Нерчинских рудниках».

Замысел «Капитанской дочки», или, точнее, сюжет ещё не до конца сложившейся повести о дворянине-пугачёвце, родился в процессе работы Пушкина над «Дубровским». «Разбойничий» роман не позволял глубоко и точно осмыслить проблему крестьянского бунта и отношение к нему дворянства.

Пушкин-историк понимал значение подлинных документов и фактов, много работал в архивах. Помимо этого он хотел побывать на местах событий. В августе 1833 года он подаёт прошение «на увольнение в отпуск на четыре месяца в губернии Казанскую и Оренбургскую». Разрешение получено, и 5 сентября 1833 года Пушкин приезжает в Казань — первый пункт на его пути, где жива была память о Пугачёве.

Правда, ещё прежде, в Васильсурске, он записал со слов нищенки местное предание о Пугачёве, которое использовал в VII главе «Истории Пугачёва». Вблизи Чебоксар рассказали ему про двух барышень, спрятавшихся в копие сена, обнаруженных и казнённых пугачёвцами; под Казанью писатель осмотрел Арское поле — лагерь Пугачёва в нескольких верстах от города, потолковал с участниками событий. В бумагах Пушкина сохранился листок, который принято называть «казанские записи». В них, например, имеется свидетельство некого Бабина, мальчиком бывшего иод Казанью во времена Пугачёва: «Народ, пригнанный в лагерь Пугачёва, поставлен был па карачки перед пушками, бабы и дети подняли вой. Им объявили прощение государево. Все закричали ура! — и кинулись к его ставке. Потом спрашивали: кто хочет в службу к государю Петру Фёдоровичу?

Вид Казани. Неизвестный художник

Вид Казани. Неизвестный художник. 1820-е гг.

Охотников нашлось множество». Другой казанский старожил, купец Крупеников, которого Пушкин расспрашивал полтора часа, рассказал, как довелось ему быть в плену у Пугачёва. «Народ, — записал Пушкин, — возвратись из плена, нашёл всё вверх дном. Кто был богат, очутился нищим, кто был скуден, разбогател». Все эти заметки на листках и в дорожной записной книжке, равно как и «зарубки в памяти», пригодились при написании «Капитанской дочки».

В мемуарах сохранились некоторые дополнительные сведения об оренбургских днях и посеиеенйи Берды. Например, такой рассказ местной жительницы: «В каком году приезжал Пушкин, я не помню, знаю только, что день выдался тёплый и ясный. Двое каких-то господ, одетых в штатское платье, шли по улице... а у лома... сидела наша бердская казачка Бунтова. Я была тут же около старушки Бунтовой, которой было лет за шестьдесят и которая оставалась по дому нянчить детей. Штатские подошли к старушке, и, вероятно, увидав, что она очень древняя, один из них, курчавый, спросил Бунтову, не знает ли она что-нибудь про Пугачёва. Старушка ответила, что всё знает и даже песню, что про него сложена. Господа попросили её спеть. Бунтова спела им одну песню». В старинном казачьем селении Бердская слобода, которую Пушкин назвал «мятежной», он был 19 сентября. Сохранился в записи и рассказ самой Бунтовой об этом событии: «А бабы как было меня напугали. Много их набежало, когда тот барин меня расспрашивал, и песни я ему пела про Пугача. Показал он патрет: красавица такая написана, „вот, — говорит, — она станет твои песни петь". Только он со двора, бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню; кто говорит: „Антихриста видела, когти-то у него какие. Да и в Писании сказано, что антихрист будет любить старух, заставлять их песни петь и деньгами станет дарить". Слегла я со страху, велела телегу заложить, везти меня в Оренбург к начальству. Там и говорю: „Смилуйтесь, защитите, коли я чего наплела на свою голову; захворала я с думы". Те смеются. „Не бойся, — говорят, — это ему сам государь позволил о Пугачёве везде расспрашивать"».

В самом факте, что были «под Пугачёвым», люди ощущали некую вину Недаром Бунтова, когда спросил её Пушкин: «Знала ли Пугачёва?» — ответила в испуге: «Знала, батюшка, бес попутал!» Боялись даже имя его произнести, а тут рассказывай заезжему барину! В конце IV главы «Истории Пугачёва» автор сам подчеркнул эту ситуацию: «Доныне престарелые свидетели тогдашнего смятения неохотно отвечают на вопросы любопытных». И всё же говорили, не чурались Пушкина. Значит, он умел завоевывать доверие.

Из Оренбурга Пушкин съездил ещё за 300 вёрст «большой Уральской дорогой» в Уральск, где продолжал свои расспросы, порой с удивлением убеждаясь, что не только память о Пугачёве сохранилась, но не угасла и любовь к народному вождю. «В Уральске жива ещё старая казачка, носившая черевики его работы», — пишет Пушкин. На вопрос приезжего: «Каков был Пугачёв?» — она ответила: «Грех сказать... на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал».

Беседы с очевидцами, запись их рассказов помогли сделать Пушкину важнейший вывод: «Весь чёрный народ был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало. <...> Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачёв и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противоположны...»

Труд «История Пугачёва» и художественное произведение — роман «Капитанская дочка» — создавались практически одновременно, и многие материалы, не вошедшие в «Историю...», возникали на страницах романа.

В.И. Даль, сопровождавший Пушкина, рассказывал об осмотре «золотого дворца» Пугачёва. В главе XI «Капитанской дочки» читаем: «Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрёстка. <...> Я вошёл в избу, или во дворец, как называли её мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на верёвочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, — всё было как в обыкновенной избе». Это живое впечатление отразилось в романе, равно как и многое другое, включая название крепости Белогорской, которое придумано не «просто так», а восходит к меловым горам, виденным Пушкиным на берегу Урала.

Вводил Пушкин в текст и отдельные эпизоды, сведения, имеющиеся в «Истории Пугачёва». Так, в главе III «Истории Пугачёва» Пушкин сообщал: «Пугачёв не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями нрошлеца, не имевшего другого достоинства, кроме некоторых военных знаний и дерзости необыкновенной. Он ничего не предпринимал без их согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним, как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нём в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни. Пугачёв скучал их опекою. Улица моя тесна, говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына».

Этот материал переосмыслен в «Капитанской дочке» и дан в восприятии Гринёва в главе VIII: «За столом <...> Пугачёв и человек десять казацких старшин сидели, в шайках и цветных рубашках, разгорячённые вином, с красными рожами и блистающими глазами... Все обходились между собою как товарищи, не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю... „Ну, братцы, — сказал Пугачёв, -затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! начинай!" Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором: „Не шуми, мати зелёная дубровушка..."» и пр.

Из «Истории Пугачёва» в этой сцене «Капитанской дочки» не использован только заключительный эпизод: слова Пугачёва, сказанные на пиру Денису Пьянову: «Улица моя тесна». Но и они не исчезают в романе и появляются в разговоре Пугачёва с Гринёвым в XI главе: „А ты полагаешь идти на Москву?" Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: „Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры"».

Во время путешествия 1833 года была записана Пушкиным замечательная калмыцкая сказка об орле и вороне, замыкающая беседу Пугачёва с Гринёвым о походе на Москву, а но живым рассказам старухи Бунтовой восстановлены были красочные сцены присяги Пугачёву после взятия Белогорской крепости (глава VII), картина раздачи денег народу (глава IX) и другие ис-торико-бытовые сцены романа.

Но самым существенным является то, что работа над «Историей Пугачёва» помогла Пушкину окончательно определить художественный замысел «Капитанской дочки».

 

 

 

Top.Mail.Ru
Top.Mail.Ru