Учебник для 10 класса

ЛИТЕРАТУРА

Начало творческого пути. Чехов-юморист

К тому моменту, как Чехов начал свою творческую деятельность, вся его семья перебралась в Москву: из Таганрога уехали потому, что обанкротившемуся Павлу Егоровичу грозила долговая яма (заключение в тюрьму) и продажа всего имущества с молотка. В Москве бедствовали, жили на грани нищеты, переезжая с квартиры на квартиру. Едва ли не единственным средством существования были в это время для Чеховых литературные заработки Антона.

Так сложилось вначале его писательского пути, так было и потом, когда он стал уже знаменитым литератором и в семье Чеховых появился достаток: в течение всей жизни Чехов считал своим долгом не просто помогать семье, в которой, помимо престарелых родителей, были еще два младших брата и любимая сестра Маша, но и всецело материально обеспечивать ее. Причем делалось это без малейшей рисовки, естественно, просто, как нечто само собой разумеющееся, как будто это не составляло ему никакого труда. Чехов был очень ответственным и вместе с тем очень скромным человеком.

Что же представляли собой первые литературные произведения Чехова? В своем подавляющем большинстве это были юмористические рассказы, которые печатались в специальных развлекательных журналах, имевших для привлечения внимания читающей публики, как правило, намеренно смешные или нелепые названия: «Стрекоза», «Будильник», «Осколки» и др. Редакторы этих журналов сознательно ориентировались на невзыскательный читательский вкус: тут не затрагивались никакие серьезные социальные или философские проблемы, не было даже намеков (в том числе и по цензурным соображениям) на политические вопросы; все, о чем мог узнать из них читатель,— это смешные и забавные, в духе современных анекдотов, случаи из чиновничьей, клубной, дачной и чаще всего семейной жизни.

Серьезная критика с презрением и даже брезгливостью относилась к журналам подобного типа; считалось, что это чтение для полуобразованной публики, для «мещан»: и в прямом смысле — для людей, принадлежащих к мещанскому сословию, и в переносном — для людей с пошлыми вкусами, обывателей. Писателей же, сотрудничавших в таких журналах, тоже принято было считать ненастоящими писателями, хуже того — писателями, предавшими высокий идеал художника-трибуна или пророка, который учит, наставляет, зовет за собой, и неразборчиво потакающими посредственности, которой хочется смеяться только потому, что смешно. В самом деле, можно ли было ожидать чего-то высокого и значительного от автора, который пишет не большие романы и повести, поднимающие больные вопросы современности, а одни лишь «мелочишки» и «финтифлюшки»? Неприличным считалось также подписывать свои произведения так, как их подписывали авторы развлекательных журналов,— комическими псевдонимами. Например, у Чехова было около пятидесяти таких псевдонимов; самые популярные из них — Антоша Чехонте, Человек без селезенки, Брат моего брата (последним псевдонимом Чехов намекал на своего старшего брата Александра, который тоже был достаточно известным автором этих журналов и писал под не менее смешными псевдонимами — Агафопод Единицын, Пан Халявский, Алоэ).

Сегодня нам понятно, что подобные упреки так называемой серьезной критики были справедливы лишь отчасти. Уметь писать так, чтобы было «просто смешно», тоже большое искусство. И Чехов этим искусством владел в совершенстве. Довольно скоро он стал самым печатаемым автором развлекательных журналов. Он умел извлекать смешное из, казалось бы, самых скучных, заурядных, привычно-бытовых ситуаций и положений.

Но означает ли, что у Чехова в этот период вообще не было никаких идеалов? Разумеется, они были, и многие его юмористические рассказы являются тому убедительным подтверждением; просто писатель не считал нужным заявлять о них с громогласностью и волевым нажимом. Чехов никогда не навязывает своих идеалов читателю, он словно говорит: если хочешь узнать, каковы они, то читай внимательно и думай над прочитанным. Эта рано проявившаяся особенность его творчества, которую можно обозначить как расчет на читателя, который должен домыслить то, что намеренно недосказал автор, навсегда останется в арсенале творческих приемов Чехова.

«Письмо к ученому соседу». Рассмотрим в качестве примера первый опубликованный рассказ «Письмо к ученому соседу». Герой рассказа, немолодой уже помещик Василий Семи-Булатов, проживающий в собственном имении в селе Блины Съедены (и название села, и фамилия героя — яркие примеры чистого, необличительного смеха), собирается завязать знакомство с «ученым соседом», приехавшим из Петербурга профессором, известным своими учеными занятиями, и пишет ему письмо. Себя он рекомендует как человека, который благоговеет перед просвещенными людьми и сам «не из последних касательно образованности». Но суждения, содержащиеся в письме помещика, стремящегося не ударить лицом в грязь перед столичным светилом и во что бы то ни стало доказать ему, что и он тоже «ужасно предан науке», обличают в нем круглого невежду, и притом невежду самоуверенного. Так, он утверждает, что на Луне не обитают люди, потому что, будь это так, они «падали бы вниз на землю», или что «день зимою оттого короткий», что «от холода сжимается», а когда у него не хватает аргументов, попросту заявляет, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». В этом рассказе говорит один только помещик Семи-Булатов, автор никак прямо не высказывает своей точки зрения ни на самого героя, ни на его взгляды и убеждения. Но он высказывает ее косвенно, посредством различных приемов вызывая у читателя вполне определенное представление о степени образованности своего героя. Один из таких приемов — сами эти преувеличенно нелепые суждения и претендующие на научность фантастические домыслы, которыми пестрит письмо помещика. Другой, который можно назвать приемом тайной компрометации героя, — это его многочисленные ошибки, причем очень грубые («цилизация» вместо цивилизация, «гиероглифоф» вместе иероглифов, «извените»), на которые он, считающий себя человеком, преданным просвещению, не обращает ни малейшего внимания, просто-напросто не видит их. И становится понятно, что, если Чехов изображает человека, желающего казаться просвещенным, но на самом деле им не являющегося, он тем самым не хочет сказать, что образованность и просвещение есть нелепость и праздная забава. Наоборот, всякий здравомыслящий читатель без труда догадывается, что нормой для Чехова или его идеалом, который не явно, не прямо, но утверждается в этом рассказе, являются подлинная культура и подлинное просвещение, тогда как полупросвещенность и псевдокультурность помещика Семи-Булатова есть не что иное, как жалкая на них пародия.