Учебник для 10 класса

ЛИТЕРАТУРА

       

Николай Алексеевич Некрасов (1821-1877)

Часто встречаемая формула «Николай Алексеевич Некрасов — народный поэт» настолько срослась с нашим обиходным сознанием, стала настолько дежурной фразой, что из нее выветрился сколько-нибудь живой смысл. Между тем слова «народный поэт» совсем не пустые. В них заключен глубокий смысл. Что значит «народный поэт»? Поэт из народа? Но Некрасов был дворянином. Стало быть, слова «народный поэт» означают что-то другое. Некрасов был заступником народа, выражал его интересы, служил ему и старался увлечь его на такую дорогу, которая, по мнению поэта, принесет мужику довольство и счастье.

Николай Алексеевич Некрасов вышел из семьи мелкопоместного ярославского помещика средней руки, «едва грамотного», по свидетельству поэта. Его детские и юношеские годы, прошедшие в селе Грешнево Ярославской губернии, отнюдь не назовешь временем, овеянным «поэзией крестьянской жизни». Биограф поэта Н. Ашукин писал: «В доме — псари, охотники, любовницы, попойки, трепещущая дворня...» И вечно униженная отцом страдалица-мать! Некрасов, мягко говоря, не любил своего родового гнезда. Оно напоминало ему о беспросветном крепостном рабстве и о рабстве еще худшем — нравственном:

    Где научился я терпеть и ненавидеть,
    Но, ненависть в душе постыдно притая,
    Где иногда бывал помещиком и я...
    Где от души моей, довременно растленной,
    Так рано отлетел покой благословенный.

Дорогого стоит это признание поэта из очень личного по содержанию стихотворения «Родина» (1846).

Не закончив и пяти классов Ярославской гимназии, Некрасов буквально панически бежит из родительского дома. Бежит не столько от деспота-отца, сколько от самого себя. Надо было спасать свою «душу... довременно растленную». Надо было бежать от собственного «фразерства», которое, как вспоминал поэт, одолело в гимназии. Бежать от разнузданной вольницы барской охоты, к которой пристрастился не без влияния родителя. Бежать от дикой атмосферы провинциальной жизни, к которой уже начал привыкать, наездившись с отцом-исправни-ком по уголовным крестьянским процессам.

В июле 1838 года, «надув отца притворным согласием поступить в Дворянский полк», с тетрадью стихов под мышкой («Что ни прочту, тому и подражаю»,— вспоминал позднее Некрасов), молодой человек отправляется в Петербург, мечтая о славе поэта и ученого. Провалив два года кряду вступительные экзамены в Петербургский университет, Некрасов вынужден был окончательно распрощаться с карьерой ученого.

С поэтическим призванием дела вначале обстояли не лучше.

Лишенный материальной поддержки отца, Некрасов вынужден зарабатывать случайными уроками, ночевать в петербургских притонах, сочинять, по свидетельству современника, «сти-шонки забавные» и тут же продавать их «гостинодворским молодцам». И — голодным — наблюдать утонченно-сытую жизнь петербургской литературной богемы, дверь в которую ему, как бы поддразнивая, иногда приоткрывали доброхотные приятели.

Вышло по пословице: «Из огня — да в полымя!» С одной стороны, «стишонки забавные» — чтобы не умереть с голоду. С другой — сочинение вымученных, манерных, подражательноромантических виршей — чтобы понравиться столичной элите. И в итоге беспринципный взгляд «на себя и на жизнь как на истертое платье, о котором не стоит заботиться», записывал о молодом Некрасове в свой дневник А. В. Дружинин. После закономерной неудачи первого стихотворного сборника «Мечты и звуки» (1840) впору было вообще махнуть на незадавшуюся жизнь рукой. Если бы...

Если бы не одна глубоко благодатная и в высшей степени спасительная черта характера Некрасова. О ней точно сказал Ф. М. Достоевский: «Это... было раненное в самом начале... жизни сердце, и эта-то никогда не заживающая рана его и была началом и источником всей страстной, страдальческой поэзии его на всю жизнь». Просветленное принятие собственного страдания — путь к пониманию чужого горя. Очищение покаянием и исповедью — это родовая черта русской духовности, корнями уходящая в фольклор, в духовные стихи, в древнерусскую книжность, становится в 1840-е годы главной интонацией некрасовской Музы. В ней-то, в этой интонации, Некрасов впервые и раскрылся как глубоко национальный и народный поэт:

    Я за то глубоко презираю себя,
    Что живу — день за днем бесполезно губя;
    Что я, силы своей не пытав ни на чем,
    Осудил сам себя беспощадным судом
    И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! —
    Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;
    Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
    Не скопил я себе хоть богатой казны...

(«Я за то глубоко презираю себя...», 1845)

Кричащие контрасты собственного духовного мира не только не скрыты, а, наоборот, выставлены наружу. Нагромождения придаточных передают нервный, задыхающийся ритм исповеди лирического «я», желающего поделиться своим горем с читателем и через это очиститься, облегчить душу, выговориться. Далеко не все, даже весьма прозорливые, современники могли принять этот покаянный пафос некрасовской лирики. Известный общественный деятель 1840-х годов Т. Н. Грановский, причастный к окружению Н. В. Станкевича и молодого А. И. Герцена, вспоминал: в Некрасове «много отталкивающего. Но раз стал он... читать стихи свои, и я был поражен неприятным противоречием между мелким торгашом и глубоко и горько чувствующим поэтом».

Искренний, откровенный личный тон лирики Некрасова уже в 1840—1850-е годы определил оригинальность не только ее содержания, но и стиля. Стиль этот, словно губка, впитал в себя ритмы, звуки, запахи и краски трудовых петербургских будней Некрасова.

Начинающий поэт не брезгует никаким литературным трудом. Он с головой погружается в рутину журналистской, редакторской работы. К 1840 году судьба сводит Некрасова с будущими деятелями «натуральной школы» — И. И. Панаевым, Д. В. Григоровичем, Ф. А. Кони. Последний привлек Некрасова к редактированию «Литературной газеты». Из номера в номер, за весьма умеренную плату, как каторжный, Некрасов писал огромное количество рецензий, юмористических заметок, стихотворных пародий, сатирических миниатюр, фельетонов. Не понаслышке, отлично зная жизнь Петербурга, вел рубрики «Хроники петербургского жителя», «Петербургские дачи и окрестности», «Дагеротип». Сам Некрасов признавался, что всего «в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов работы», стало быть, более трех тысяч страниц! Писал Некрасов и прозу, в том числе авантюрно-приключенческий роман «Три страны света». Не гнушался жанрами, рассчитанными на вкусы «пестрого читателя». Писал мелодрамы и водевили. Некоторые из них продержались на петербургской сцене не одно десятилетие и даже время от времени возобновлялись на русской театральной сцене в XX столетии.

Логическим завершением изнурительной журналистской работы стало знакомство с В. Г. Белинским. По свидетельству современника, Некрасов говорил: «Белинский производит меня из литературной бродяги в дворяне». Действительно, в 1846 году совместно с Белинским Некрасов издает два программных альманаха «натуральной школы»: «Физиология Петербурга» (1844-1845) и «Петербургский сборник» (1846). А в 1846 году на паях с И. И. Панаевым Некрасов выкупил у П. А. Плетнева журнал «Современник». И Белинский становится ведущим критиком этого боевого демократического органа, в котором отныне почитали за честь печататься лучшие писатели России.

Поэтический стиль Некрасова в 1840-е годы колеблется между двумя полюсами. Один тяготеет к предельной лирической исповедальности, к жанрам плача и песни. Другой сближается с ерническим, суховато-ироничным тоном газетного фельетона. И тот и другой, однако, осмысливаются как наивысшая степень естественности поэтической речи. И тот и другой часто пересекаются в рамках одного стихотворения, являя странный симбиоз1 под названием «стихопроза».

В качестве примера можно привести потрясшее современников, прежде всего смелостью разработки «щекотливой» темы, стихотворение «Еду ли ночью по улице темной...» (1847). Оно открывается зачином, напоминающим стиль народной баллады. Первые строчки — это характерная для песенного фольклора гипербола:

    Еду ли ночью по улице темной,
    Бури заслушаюсь в пасмурный день —
    Друг беззащитный, больной и бездомный,
    Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Однако вскоре сюжег стихотворения переключается в иную лирическую тональность. Перед читателем разворачивается почти протокольно описанная, как в газетном очерке, сцена из жизни обитателей петербургского «дна»:

    В комнате нашей, пустой и холодной,
    Пар от дыханья волнами ходил.
    Помнишь ли труб заунывные звуки,
    Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Тут что ни образ, то полемика с традицией. Например, выражение «заунывные звуки» — типичный романтический штамп, характерный для «унылой» элегии. «Заунывные звуки» свирели или голоса «девы» — в таком сочетании этот образ воспринимался бы привычно. Но «заунывные звуки»... городских труб — это уже почти пародия! Однако у раннего Некрасова «романтическая драма» подчас нередко разыгрывается в несвойственной ей «низкой», обытовленной среде, в серо-фиолетовом сумраке петербургских меблированных комнат, на фоне ледяной стали невских каналов, блеклого света газовых уличных фонарей, стука конских пролеток... Недаром за Некрасовым в истории русской поэзии закрепилась слава родоначальника городского (урбанистического) пейзажа — циклы «На улице» (1850), «О погоде» (1859—1865).


1 Симбиоз — здесь: сочетание, совмещение стиха и прозы.

 

 

 

Top.Mail.Ru
Top.Mail.Ru